Я могу тебя очень ждать...

Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!

Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!

Ты далеко сегодня от меня

Ты далеко сегодня от меня
И пишешь о любви своей бездонной
И о тоске-разлучнице бессонной,
Точь-в-точь все то же, что пишу и я.

Ах, как мы часто слышим разговоры,
Что без разлуки счастья не сберечь.
Не будь разлук, так не было б и встреч,
А были б только споры да раздоры.

Конечно, это мудро, может статься.
И все-таки, не знаю почему,
Мне хочется, наперекор всему,
Сказать тебе: — Давай не разлучаться!

Я думаю, что ты меня поймешь:
К плечу плечо — и ни тоски, ни стужи!
А если и поссоримся — ну что ж,
Разлука все равно намного хуже!

Любим мы друг друга или нет

Любим мы друг друга или нет?
Кажется: какие тут сомненья?!
Только вот зачем, ища решенья,
Нам нырять то в полночь, то в рассвет?!

Знать бы нам важнейший постулат:
Чувства хоть плохие, хоть блестящие,
Теплые иль пламенно горящие,
Все равно их строят и творят.

Чувства можно звездно окрылить
Если их хранить, а не тиранить.
И, напротив, горько загубить,
Если всеми способами ранить.

Можно находить и открывать
Все, буквально все, что нас сближает,
И, напротив: коль не доверять,
Можно, как болячки, ковырять
Именно все то, что разделяет.

То у нас улыбки, то терзанья,
То укоров леденящий душ,
То слиянье губ, и рук, и душ,
То вражда почти до обожания.

То блаженство опьяняет нас,
То сердца мы беспощадно гложем.
Осыпая ревностями фраз,
Но причем ни на день, ни на час
Разлучиться все-таки не можем.

Кто ж поможет разгадать секрет -
Любим мы друг друга или нет?

Письмо любимой

Мы в дальней разлуке. Сейчас между нами
Узоры созвездий и посвист ветров,
Дороги с бегущими вдаль поездами
Да скучная цепь телеграфных столбов.

Как будто бы чувствуя нашу разлуку,
Раскидистый тополь, вздохнув горячо,
К окну потянувшись, зеленую руку
По-дружески мне положил на плечо.

Душа хоть какой-нибудь весточки просит,
Мы ждем, загораемся каждой строкой.
Но вести не только в конвертах приносят,
Они к нам сквозь стены проходят порой.

Представь, что услышишь ты вести о том,
Что был я обманут в пути подлецом,
Что руку, как другу, врагу протянул,
А он меня в спину с откоса толкнул...

Все тело в ушибах, разбита губа...
Что делать? Превратна порою судьба!
И пусть тебе станет обидно, тревожно,
Но верить ты можешь. Такое - возможно!

А если вдруг весть, как метельная мгла,
Ворвется и скажет, словами глухими,
Что смерть недопетую песнь прервала
И черной каймой обвела мое имя.

Веселые губы сомкнулись навек...
Утрата, ее не понять, не измерить!
Нелепо! И все-таки можешь поверить:
Бессмертны лишь скалы, а я - человек!

Но если услышишь, что вешней порой
За новым, за призрачным счастьем в погоне
Я сердце своё не тебе, а другой
Взволнованно вдруг протянул на ладони,

Пусть слезы не брызнут, не дрогнут ресницы,
Колючею стужей не стиснет беда!
Не верь! Вот такого не может случиться!
Ты слышишь? Такому не быть никогда!

Сатана

Ей было двенадцать, тринадцать - ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!

Он звал ее Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.

Он Бомбой ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится:- У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
- Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
- Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!

Ей девятнадцать. Двадцать - ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась:- У, Сатана! -
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая...
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома:- Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! -
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
- Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!

Не надо отдавать любимых...

Не надо отдавать любимых,
Ни тех, кто рядом, и ни тех,
Кто далеко, почти незримых.
Но зачастую ближе всех!

Когда всё превосходно строится
И жизнь пылает, словно стяг,
К чему о счастье беспокоиться?!
Ведь всё сбывается и так!

Когда ж от злых иль колких слов
Душа порой болит и рвётся -
Не хмурьте в раздраженьи бровь.
Крепитесь! Скажем вновь и вновь:
За счастье следует бороться!

А в бурях острых объяснений
Храни нас, Боже, всякий раз
От нервно-раскалённых фраз
И непродуманных решений.

Известно же едва ль не с древности:
Любить бесчестно не дано,
А потому ни мщенье ревности,
Ни развлечений всяких бренности,
Ни хмель, ни тайные неверности
Любви не стоят всё равно!

Итак, воюйте и решайте:
Пусть будет радость, пусть беда,
Боритесь, спорьте, наступайте,
И лишь любви не отдавайте,
Не отдавайте никогда!

Одна

К ней всюду относились с уваженьем:
И труженик и добрая жена.
А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:
Был рядом муж - и вот она одна...

Бежали будни ровной чередою.
И те ж друзья и уваженье то ж,
Но что-то вдруг возникло и такое,
Чего порой не сразу разберешь:

Приятели, сердцами молодые,
К ней заходя по дружбе иногда,
Уже шутили так, как в дни былые
При муже не решались никогда.

И, говоря, что жизнь почти ничто,
Коль будет сердце лаской не согрето,
Порою намекали ей на то,
Порою намекали ей на это...

А то при встрече предрекут ей скуку
И даже раздражатся сгоряча,
Коль чью-то слишком ласковую руку
Она стряхнет с колена иль с плеча.

Не верили: ломается, играет,
Скажи, какую сберегает честь!
Одно из двух: иль цену набивает,
Или давно уж кто-нибудь да есть.

И было непонятно никому,
Что и одна, она верна ему!

Все равно я приду

Если град зашумит с дождем,
Если грохнет шрапнелью гром,
Все равно я приду на свиданье,
Будь хоть сто непогод кругом!

Если зло затрещит мороз
И завоет метель, как пес,
Все равно я приду на свиданье,
Хоть меня застуди до слез!

Если станет сердиться мать
И отец не будет пускать,
Все равно я приду на свиданье,
Что бы ни было - можешь ждать!

Если сплетня хлестнет, ну что ж,
Не швырнет меня подлость в дрожь,
Все равно я приду на свиданье,
Не поверя в навет и ложь!

Если я попаду в беду,
Если буду почти в бреду,
Все равно я приду. Ты слышишь?
Добреду, доползу... дойду!

Ну, а если пропал мой след
И пришел без меня рассвет,
Я прошу: не сердись, не надо!
Знай, что просто меня уже нет...

Улетают птицы

Осень паутинки развевает,
В небе стаи будто корабли -
Птицы, птицы к югу улетают,
Исчезая в розовой дали...

Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень -
От меня любовь моя ушла.

Улетела, словно аист-птица,
От иной мечты помолодев,
Не горя желанием проститься,
Ни о чем былом не пожалев.

А былое - песня и порыв.
Юный аист, птица-длинноножка,
Ранним утром постучал в окошко,
Счастье мне навечно посулив.

О, любви неистовый разбег!
Жизнь, что обжигает и тревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.

Был тебе я предан, словно пес,
И за то, что лаской был согретым,
И за то, что сына мне принес
В добром клюве ты веселым летом.

Как же вышло, что огонь утих?
Люди говорят, что очень холил,
Лишку сыпал зерен золотых
И давал преступно много воли.

Значит, баста! Что ушло - пропало.
Я солдат. И, видя смерть не раз,
Твердо знал: сдаваться не пристало,
Стало быть, не дрогну и сейчас.

День окончен, завтра будет новый.
В доме нынче тихо... никого...
Что же ты наделал, непутевый,
Глупый аист счастья моего?!

Что ж, прощай и будь счастливой, птица!
Ничего уже не воротить.
Разбранившись - можно помириться.
Разлюбивши - вновь не полюбить.

И хоть сердце горе не простило,
Я, почти чужой в твоей судьбе,
Все ж за все хорошее, что было,
Нынче низко кланяюсь тебе...

И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход!

Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.

Когда мне говорят о красоте

Когда мне говорят о красоте
Восторженно, а иногда влюбленно,
Я почему-то, слушая, невольно
Сейчас же вспоминаю о тебе.

Когда порой мне, имя называя,
О женственности чьей-то говорят,
Я снова почему-то вспоминаю
Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.

Твои везде мне видятся черты,
Твои повсюду слышатся слова,
Где б ни был я - со мною только ты,
И, тем гордясь, ты чуточку права.

И все же, сердцем похвалы любя,
Старайся жить, заносчивой не став:
Ведь слыша где-то про сварливый нрав,
Я тоже вспоминаю про тебя...

Баллада о ненависти и любви

     Метель ревет, как седой исполин,
     Вторые сутки не утихая,
     Ревет как пятьсот самолетных турбин,
     И нет ей, проклятой, конца и края!

     Пляшет огромным белым костром,
     Глушит моторы и гасит фары.
     В замяти снежной аэродром,
     Служебные здания и ангары.

     В прокуренной комнате тусклый свет,
     Вторые сутки не спит радист,
     Он ловит, он слушает треск и свист,
     Все ждут напряженно: жив или нет?

     Радист кивает: - Пока еще да,
     Но боль ему не дает распрямиться.
     А он еще шутит: мол, вот беда -
     Левая плоскость моя никуда!
     Скорее всего, перелом ключицы...

     Где-то буран, ни огня, ни звезды
     Над местом аварии самолета.
     Лишь снег заметает обломков следы
     Да замерзающего пилота.

     Ищут тракторы день и ночь,
     Да только впустую. До слез обидно.
     Разве найти тут, разве помочь -
     Руки в полуметре от фар не видно?

     А он понимает, а он и не ждет,
     Лежа в ложбинке, что станет гробом.
     Трактор если даже придет,
     То все равно в двух шагах пройдет
     И не заметит его под сугробом.

     Сейчас любая зазря операция.
     И все-таки жизнь покуда слышна.
     Слышна, ведь его портативная рация
     Чудом каким-то, но спасена.

     Встать бы, но боль обжигает бок,
     Теплой крови полон сапог,
     Она, остывая, смерзается в лед,
     Снег набивается в нос и рот.

     Что перебито? Понять нельзя,
     Но только не двинуться, не шагнуть!
     Вот и окончен, видать, твой путь!
     А где-то сынишка, жена, друзья...

     Где-то комната, свет, тепло...
     Не надо об этом! В глазах темнеет...
     Снегом, наверно, на метр замело.
     Тело сонливо деревенеет...

     А в шлемофоне звучат слова:
     - Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! -
     Тупо кружится голова...
     - Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. -

     Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
     В каких ведь бывал переделках грозных.
     - Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -
     А про себя добавляет: "Боюсь,
     Что будет все, кажется, слишком поздно..."

     Совсем чугунная голова.
     Кончаются в рации батареи.
     Их хватит еще на час или два.
     Как бревна руки... спина немеет...

     - Алло!- это, кажется, генерал.
     - Держитесь, родной, вас найдут, откопают...-
     Странно: слова звенят, как кристалл,
     Бьются, стучат, как в броню металл,
     А в мозг остывший почти не влетают...

     Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
     Как мало, наверное, необходимо:
     Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
     Где доброе слово да чай на столе,
     Спирта глоток да затяжка дыма...

     Опять в шлемофоне шуршит тишина.
     Потом сквозь метельное завыванье:
     - Алло! Здесь в рубке твоя жена!
     Сейчас ты услышишь ее. Вниманье! -

     С минуту гуденье тугой волны,
     Какие-то шорохи, трески, писки,
     И вдруг далекий голос жены,
     До боли знакомый, до жути близкий!

     - Не знаю, что делать и что сказать.
     Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
     Что, если даже совсем замерзаешь,
     Надо выдержать, устоять! -

     Хорошая, светлая, дорогая!
     Ну как объяснить ей в конце концов,
     Что он не нарочно же здесь погибает,
     Что боль даже слабо вздохнуть мешает
     И правде надо смотреть в лицо.

     - Послушай! Синоптики дали ответ:
     Буран окончится через сутки.
     Продержишься? Да?
     - К сожалению, нет...
     - Как нет? Да ты не в своем рассудке! -

     Увы, все глуше звучат слова.
     Развязка, вот она - как ни тяжко.
     Живет еще только одна голова,
     А тело - остывшая деревяшка.

     А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
     Держись! Часов через пять рассвет.
     Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
     Ну есть ли хоть шанс?
     - К сожалению, нет... -

     Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
     Как трудно последний привет послать!
     И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
     Голос резкий, нельзя узнать.
     Странно. Что это может значить?

     - Поверь, мне горько тебе говорить.
     Еще вчера я б от страха скрыла.
     Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
     То лучше, чтоб после себя не корить,
     Сказать тебе коротко все, что было.

     Знай же, что я дрянная жена
     И стою любого худого слова.
     Я вот уже год тебе неверна
     И вот уже год, как люблю другого!

     О, как я страдала, встречая пламя
     Твоих горячих восточных глаз. -
     Он молча слушал ее рассказ,
     Слушал, может, в последний раз,
     Сухую былинку зажав зубами.

     - Вот так целый год я лгала, скрывала,
     Но это от страха, а не со зла.
     - Скажи мне имя!..-
     Она помолчала,
     Потом, как ударив, имя сказала,
     Лучшего друга его назвала!

     Затем добавила торопливо:
     - Мы улетаем на днях на юг.
     Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
     Быть может, все это не так красиво,
     Но он не совсем уж бесчестный друг.

     Он просто не смел бы, не мог, как и я,
     Выдержать, встретясь с твоими глазами.
     За сына не бойся. Он едет с нами.
     Теперь все заново: жизнь и семья.

     Прости, не ко времени эти слова.
     Но больше не будет иного времени. -
     Он слушает молча. Горит голова...
     И словно бы молот стучит по темени...

     - Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
     Судьба перепутала все пути.
     Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
     За подлость и радость мою прости! -

     Полгода прошло или полчаса?
     Наверно, кончились батареи.
     Все дальше, все тише шумы... голоса...
     Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

     Оно грохочет и бьет в виски!
     Оно полыхает огнем и ядом.
     Оно разрывается на куски!
     Что больше в нем: ярости или тоски?
     Взвешивать поздно, да и не надо!

     Обида волной заливает кровь.
     Перед глазами сплошной туман.
     Где дружба на свете и где любовь?
     Их нету! И ветер как эхо вновь:
     Их нету! Все подлость и все обман!

     Ему в снегу суждено подыхать,
     Как псу, коченея под стоны вьюги,
     Чтоб два предателя там, на юге,
     Со смехом бутылку открыв на досуге,
     Могли поминки по нем справлять?!

     Они совсем затиранят мальца
     И будут усердствовать до конца,
     Чтоб вбить ему в голову имя другого
     И вырвать из памяти имя отца!

     И все-таки светлая вера дана
     Душонке трехлетнего пацана.
     Сын слушает гул самолетов и ждет.
     А он замерзает, а он не придет!

     Сердце грохочет, стучит в виски,
     Взведенное, словно курок нагана.
     От нежности, ярости и тоски
     Оно разрывается на куски.
     А все-таки рано сдаваться, рано!

     Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
     Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
     Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
     Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

     Надо любою ценой подняться
     И, всем существом устремясь вперед,
     Грудью от мерзлой земли оторваться,
     Как самолет, что не хочет сдаваться,
     А сбитый, снова идет на взлет!

     Боль подступает такая, что кажется,
     Замертво рухнешь в сугроб ничком!
     И все-таки он, хрипя, поднимается.
     Чудо, как видите, совершается!
     Впрочем, о чуде потом, потом...

     Швыряет буран ледяную соль,
     Но тело горит, будто жарким летом,
     Сердце колотится в горле где-то,
     Багровая ярость да черная боль!

     Вдали сквозь дикую карусель
     Глаза мальчишки, что верно ждут,
     Они большие, во всю метель,
     Они, как компас, его ведут!

     - Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
     Он жив. Он двигается, ползет!
     Встает, качается на ходу,
     Падает снова и вновь встает...

     К полудню буран захирел и сдал.
     Упал и рассыпался вдруг на части.
     Упал, будто срезанный наповал,
     Выпустив солнце из белой пасти.

     Он сдал в предчувствии скорой весны,
     Оставив после ночной операции
     На чахлых кустах клочки седины,
     Как белые флаги капитуляции.

     Идет на бреющем вертолет,
     Ломая безмолвие тишины.
     Шестой разворот, седьмой разворот,
     Он ищет... ищет... и вот, и вот -
     Темная точка средь белизны!

     Скорее! От рева земля тряслась.
     Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
     Точка качнулась, приподнялась
     И рухнула снова в глубокий снег...

     Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!
     Ровно и плавно гудят машины.
     И первой без лесенки прямо в сугроб
     Метнулась женщина из кабины!

     Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
     Я знала... Все будет так, не иначе!.. -
     И, шею бережно обхватив,
     Что-то шептала, смеясь и плача.

     Дрожа, целовала, как в полусне,
     Замерзшие руки, лицо и губы.
     А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
     - Не смей... Ты сама же сказала мне..

     - Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
     Какой же меркой меня ты мерил?
     Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
     Какое счастье, что ты поверил!

     Я знала, я знала характер твой!
     Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!
     И нужен был шанс, последний, любой!
     А ненависть может гореть порой
     Даже сильней любви!

     И вот говорю, а сама трясусь,
     Играю какого-то подлеца.
     И все боюсь, что сейчас сорвусь,
     Что-нибудь выкрикну, разревусь,
     Не выдержав до конца!

     Прости же за горечь, любимый мой!
     Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
     Да я, как дура, пойду за тобой,
     Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад! -

     И были такими глаза ее,
     Глаза, что любили и тосковали,
     Таким они светом сейчас сияли,
     Что он посмотрел в них и понял все!

     И, полузамерзший, полуживой,
     Он стал вдруг счастливейшим на планете.
     Ненависть, как ни сильна порой,
     Не самая сильная вещь на свете!